Неточные совпадения
Самгин не впервые
сидел в этом
храме московского кулинарного искусства, ему нравилось бывать здесь, вслушиваться
в разноголосый говор солидных людей, ему казалось, что, хмельные от сытости, они, вероятно, здесь более откровенны, чем где-либо
в другом месте.
С ним хорошо было молчать —
сидеть у окна, тесно прижавшись к нему, и молчать целый час, глядя, как
в красном вечернем небе вокруг золотых луковиц Успенского
храма вьются-мечутся черные галки, взмывают высоко вверх, падают вниз и, вдруг покрыв угасающее небо черною сетью, исчезают куда-то, оставив за собою пустоту.
«Все кончено, я, как разрушитель
храмов, Александр Македонский,
сижу на развалинах. Смирный народ мой поершился было немного, хотели, кажется, меня убить, — и я, кажется, хотел кого-то убить. Завтра еду обратно
в губернию. На душе у меня очень скверно».
Промеж всех церквей один
храм стоит,
в тыим
храме златкован престол стоит, престол стоит всему миру красота, престол християнским душам радование, престол — злым жидовем сухота. Столбы у престола высокие кованые, изумрудами, яхонтами изукрашенные… на престоле сам спас Христос истинный
сидит.
Когда Марфины
в сопровождении Антипа Ильича вошли
в храм, то юные причастницы, и все словно бы прехорошенькие,
в своих белых платьицах,
в тюлевых вуалях и цветах, чопорно
сидели на церковных лавках, и между ними нет-нет да и промелькнет какой-нибудь молодой и тоже красивый из себя каноник.
— Полюбопытствуют, полюбопытствуют и об этом, — снова отозвался кроткий Пизонский, и вслед за тем вздохнул и добавил: — А теперь без новостей мы вот
сидим как
в раю; сами мы наги, а видим красу: видим лес, видим горы, видим
храмы, воды, зелень; вон там выводки утиные под бережком попискивают; вон рыбья мелкота целою стаей играет. Сила господня!
И затем, дорогая, вы вступили на стезю порока, забыв всякую стыдливость; другая
в вашем положении укрылась бы от людей,
сидела бы дома запершись, и люди видели бы ее только
в храме божием, бледную, одетую во все черное, плачущую, и каждый бы
в искреннем сокрушении сказал: «Боже, это согрешивший ангел опять возвращается к тебе…» Но вы, милая, забыли всякую скромность, жили открыто, экстравагантно, точно гордились грехом, вы резвились, хохотали, и я, глядя на вас, дрожала от ужаса и боялась, чтобы гром небесный не поразил нашего дома
в то время, когда вы
сидите у нас.
В шесть часов вечера, когда солнце
сидело низко огненною рожею между рожами молодых подсолнухов, на дворе куроводства отец Сергий, настоятель соборного
храма, закончив молебен, вылезал из епитрахили.
Сидя на краю обрыва, Николай и Ольга видели, как заходило солнце, как небо, золотое и багровое, отражалось
в реке,
в окнах
храма и во всем воздухе, нежном, покойном, невыразимо чистом, какого никогда не бывает
в Москве. А когда солнце село, с блеяньем и ревом прошло стадо, прилетели с той стороны гуси, — и все смолкло, тихий свет погас
в воздухе, и стала быстро надвигаться вечерняя темнота.
Губернаторы
сидели в своих центрах, как царьки: доступ к ним был труден, и предстояние им «сопряжено со страхом»; они всем норовили говорить «ты», все им кланялись
в пояс, а иные, по усердию, даже земно; протопопы их «сретали» с крестами и святою водою у входа во
храмы, а подрукавная знать чествовала их выражением низменного искательства и едва дерзала,
в лице немногих избранных своих представителей, просить их «
в восприемники к купели».
— Граждане, гонимые тоскою из домов своих, нередко видали по ночам, при свете луны, старца Феодосия, стоящего на коленях пред
храмом Софийским; юная Ксения вместе с ним молилась, но мать ее, во время тишины и мрака, любила уединяться на кладбище Борецких, окруженном древними соснами: там, облокотясь на могилу супруга, она
сидела в глубокой задумчивости, беседовала с его тению и давала ему отчет
в делах своих.
Усталый, похудевший, измученный непрерывной борьбой с фарисеями, стеною белых, блестящих ученых лбов окружавших его каждодневно
в храме, он
сидел, прижавшись щекою к шершавой стене, и, по-видимому, крепко спал.
Вещала
сидя на золотом треножнике, установленном около трещины
в земле
в нижних помещениях
храма.]; читаете им стишки Мерзлякова: «ах, как мило!
Может быть, ты и усмирял; но все-таки ты опять лжешь. Что ты можешь мне ответить, если я тебе скажу, что ты бродил по улицам и от тебя несло пивом, как из пивной бочки? Что ты
сидел вот
в этой самой пивной с девицами и с гирляндой на шее? Что ты притом еще учился петь под флейту, говорить нараспев и играть на гуслях? Что вообще ты был подобен сломанному рулю, дому без хлеба и
храму без бога?
Когда красавица Пшеницына ехала
в своей колеснице — покуда скромной, четвероугольной линеечке, наподобие ящика, с порыжелыми кожаными фартуками, на сивой старой лошадке, с кривым кучером, и подле нее
сидел ее миловидный сынок, — прохожие, мещане, купцы и даже городские власти низко кланялись ей. Приветливо, но свысока отвечала она на их поклоны.
В приходской церкви ей отведено было почетное место; священник подавал ей первой просвиру; все с уважением сторонились, когда она выходила из
храма.